Неточные совпадения
Он выбрал минуту, когда
учитель молча
смотрел в книгу.
Сережа внимательно
посмотрел на
учителя, на его редкую бородку, на очки, которые спустились ниже зарубки, бывшей на носу, и задумался так, что уже ничего не слыхал из того, что ему объяснял
учитель.
— Да, хорошо, если подберешь такие обстоятельства, которые способны пустить в глаза мглу, — сказал Чичиков,
смотря тоже с удовольствием в глаза философа, как ученик, который понял заманчивое место, объясняемое
учителем.
— Спутать, спутать, — и ничего больше, — отвечал философ, — ввести в это дело посторонние, другие обстоятельства, которые запутали <бы> сюда и других, сделать сложным — и ничего больше. И там пусть приезжий петербургский чиновник разбирает. Пусть разбирает, пусть его разбирает! — повторил он,
смотря с необыкновенным удовольствием в глаза Чичикову, как
смотрит учитель ученику, когда объясняет ему заманчивое место из русской грамматики.
— Здесь юрист-философ
посмотрел Чичикову в глаза опять с тем наслажденьем, с каким
учитель объясняет ученику еще заманчивейшее место из русской грамматики.
При расставании слез не было пролито из родительских глаз; дана была полтина меди на расход и лакомства и, что гораздо важнее, умное наставление: «
Смотри же, Павлуша, учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай
учителям и начальникам.
— Нет, не нужно, — сказал
учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса
смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете бабушке? Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел на верху бабушкиного дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный
учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади
учителя и
смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.
Извольте
посмотреть на нашу молодежь,
На юношей — сынков и вну́чат,
Журим мы их, а, если разберешь, —
В пятнадцать лет
учителей научат!
Учитель молча, осторожно отодвинулся от нее, а у Тани порозовели уши, и, наклонив голову, она долго, неподвижно
смотрела в пол, под ноги себе.
Почти в каждом
учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах
смотрели на него так, как будто он был виноват в чем-то пред ними. И хотя он скоро убедился, что
учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она
смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
Но уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые
учителя стали
смотреть на него более мягко. Это случилось после того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Он выработал себе походку, которая, воображал он, должна была придать важность ему, шагал не сгибая ног и спрятав руки за спину, как это делал
учитель Томилин. На товарищей он
посматривал немного прищурясь.
—
Смотри, вырастешь —
учителем будешь.
— Я? — Хотяинцев удивленно
посмотрел на него и обратился к Дронову: — Ваня, скажи ему, что Мордвин — псевдоним мой. Деточка, — жалобно глядя на Говоркова, продолжал он. — Русский я, русский, сын сельского
учителя, внук попа.
Нарисовав эту головку, он уже не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего класса на публичном экзамене, и
учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по точке в каждом глазу — и глаза вдруг стали
смотреть точно живые.
В одном месте опекун, а в другом бабушка
смотрели только, — первый, чтобы к нему в положенные часы ходили
учителя или чтоб он не пропускал уроков в школе; а вторая, чтоб он был здоров, имел аппетит и сон, да чтоб одет он был чисто, держал себя опрятно, и чтоб, как следует благовоспитанному мальчику, «не связывался со всякой дрянью».
Заветной мечтой его была женская головка, висевшая на квартире
учителя. Она поникла немного к плечу и
смотрела томно, задумчиво вдаль.
Я выдумал это уже в шестом классе гимназии, и хоть вскорости несомненно убедился, что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню, что один из
учителей — впрочем, он один и был — нашел, что я «полон мстительной и гражданской идеи». Вообще же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня задумчивостью. Наконец, один из товарищей, очень едкий малый и с которым я всего только в год раз разговаривал, с серьезным видом, но несколько
смотря в сторону, сказал мне...
— Позвольте, однако, узнать вашу фамилию, вы все
смотрели на меня? — ступил вдруг ко мне
учитель с подлейшей улыбкой.
— У всякого своя идея, —
смотрел я в упор на
учителя, который, напротив, молчал и рассматривал меня с улыбкой.
Смотрите вы на все эти чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои
учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
— Я думаю, — сказал Новодворов, — что если мы хотим делать свое дело, то первое для этого условие (Кондратьев оставил книгу, которую он читал у лампы, и внимательно стал слушать своего
учителя) то, чтобы не фантазировать, а
смотреть на вещи как они есть.
А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным не просто увидеть
учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что
учитель — не то, чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже:
смотрит ему прямо в глаза, да так прилежно, что, вместо продолжения мерки, жених сказал...
И она
посмотрела на вошедшего
учителя. Студент был уже не юноша, человек среднего роста или несколько повыше среднего, с темными каштановыми волосами, с правильными, даже красивыми чертами лица, с гордым и смелым видом — «не дурен и, должно быть, добр, только слишком серьезен».
— Гм. —
Учитель почел достаточным и прекратил допрос, еще раз пристально
посмотревши в глаза воображаемому ординарцу.
Понятно, в кавалерах недостаток, по обычаю всех таких вечеров; но ничего, он
посмотрит поближе на эту девушку, — в ней или с ней есть что-то интересное. — «Очень благодарен, буду». — Но
учитель ошибся: Марья Алексевна имела цель гораздо более важную для нее, чем для танцующих девиц.
Надобно же было для последнего удара Федору Карловичу, чтоб он раз при Бушо, французском
учителе, похвастался тем, что он был рекрутом под Ватерлоо и что немцы дали страшную таску французам. Бушо только
посмотрел на него и так страшно понюхал табаку, что победитель Наполеона несколько сконфузился. Бушо ушел, сердито опираясь на свою сучковатую палку, и никогда не называл его иначе, как le soldat de Vilainton. Я тогда еще не знал, что каламбур этот принадлежит Беранже, и не мог нарадоваться на выдумку Бушо.
В то самое время, как Гарибальди называл Маццини своим «другом и
учителем», называл его тем ранним, бдящим сеятелем, который одиноко стоял на поле, когда все спало около него, и, указывая просыпавшимся путь, указал его тому рвавшемуся на бой за родину молодому воину, из которого вышел вождь народа итальянского; в то время, как, окруженный друзьями, он
смотрел на плакавшего бедняка-изгнанника, повторявшего свое «ныне отпущаеши», и сам чуть не плакал — в то время, когда он поверял нам свой тайный ужас перед будущим, какие-то заговорщики решили отделаться, во что б ни стало, от неловкого гостя и, несмотря на то, что в заговоре участвовали люди, состарившиеся в дипломациях и интригах, поседевшие и падшие на ноги в каверзах и лицемерии, они сыграли свою игру вовсе не хуже честного лавочника, продающего на свое честное слово смородинную ваксу за Old Port.
Едва, как отрезанный, затих последний слог последнего падежа, — в классе, точно по волшебству, новая перемена. На кафедре опять сидит
учитель, вытянутый, строгий, чуткий, и его блестящие глаза, как молнии, пробегают вдоль скамей. Ученики окаменели. И только я, застигнутый врасплох,
смотрю на все с разинутым ртом… Крыштанович толкнул меня локтем, но было уже поздно: Лотоцкий с резкой отчетливостью назвал мою фамилию и жестом двух пальцев указал на угол.
К концу этой сцены с угрюмыми и сконфуженными лицами проходили мимо другие
учителя. Ученикам было совестно
смотреть на них, но, кажется, и
учителям было совестно
смотреть на учеников.
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает в мечтах или во сне. И видел я это все так живо, что… совершенно не заметил, как в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются на меня; как на меня же
смотрит с кафедры старый
учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
— Вот что, Веля… — сказал он, взяв дочь за плечо и
посматривая на ее будущего
учителя. — Помни всегда, что на небе есть бог, а в Риме святой его «папеж». Это тебе говорю я, Валентин Яскульский, и ты должна мне верить потому, что я твой отец, — это рrimо.
Ну ведь и у нас есть
учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет как из университета; люди свежие и неустанно следящие и за наукой, и за литературой, и притом люди добросовестно преданные своему делу, а посмотри-ка на них!
Учителя другого в городе не было, а потому мать и отец сами исправляли его должность; всего больше они
смотрели за тем, чтоб я писал как можно похожее на прописи.
Учитель развернул тетрадь и, бережно обмакнув перо, красивым почерком написал Володе пять в графе успехов и поведения. Потом, остановив перо над графою, в которой означались мои баллы, он
посмотрел на меня, стряхнул чернила и задумался.
Было уже двадцать минут третьего, а
учителя истории не было еще ни слышно, ни видно даже на улице, по которой он должен был прийти и на которую я
смотрел с сильным желанием никогда не видать его.
Я решительно замялся, не сказал ни слова больше и чувствовал, что ежели этот злодей-учитель хоть год целый будет молчать и вопросительно
смотреть на меня, я все-таки не в состоянии буду произнести более ни одного звука.
Учитель минуты три
смотрел на меня, потом вдруг проявил в своем лице выражение глубокой печали и чувствительным голосом сказал Володе, который в это время вошел в комнату...
Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал врать все, что только мне приходило в голову.
Учитель молчал, сметая со стола пыль перышком, которое он у меня отнял, пристально
смотрел мимо моего уха и приговаривал: «Хорошо-с, очень хорошо-с». Я чувствовал, что ничего не знаю, выражаюсь совсем не так, как следует, и мне страшно больно было видеть, что
учитель не останавливает и не поправляет меня.
— Читали? читали фельетон в"Помоях"? — радуется он, перебегая от одного знакомца к другому, — ведь этот"Прохожий наблюдатель" — это ведь вот кто. Ведь он жил три года
учителем в семействе С — ских, о котором пишется в фельетоне; кормили его, поили, ласкали — и
посмотрите, как он их теперь щелкает! Дочь-невесту, которая два месяца с офицером гражданским браком жила и потом опять домой воротилась, — и ту изобразил! так живьем всю процедуру и описал!
— И то пожалуй; только,
смотри, пораньше; и скажи господам
учителям, чтоб оделись почище в мундиры и ко мне зашли бы: вместе пойдем. Да уж и сам побрейся, сапоги валяные тоже сними, а главное — щи твои, —
смотри ты у меня!
— Кажется, я их здесь на окне давеча видела, — встала она из-за стола, пошла, отыскала ножницы и тотчас же принесла с собой. Петр Степанович даже не
посмотрел на нее, взял ножницы и начал возиться с ними. Арина Прохоровна поняла, что это реальный прием, и устыдилась своей обидчивости. Собрание переглядывалось молча. Хромой
учитель злобно и завистливо наблюдал Верховенского. Шигалев стал продолжать...
Но она осеклась; на другом конце стола явился уже другой конкурент, и все взоры обратились к нему. Длинноухий Шигалев с мрачным и угрюмым видом медленно поднялся с своего места и меланхолически положил толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь на стол. Он не садился и молчал. Многие с замешательством
смотрели на тетрадь, но Липутин, Виргинский и хромой
учитель были, казалось, чем-то довольны.
— Ну, что вы, здоровы? — спрашивал Сверстов,
смотря с какой-то радостной нежностью на своего
учителя.
Но в то время
смотрели на это строже, и от танцевальных
учителей требовали такой же нравственной безупречности, какой ныне требуют только от содержателей кабаков.
Я долго, чуть не со слезами,
смотрел на эти непоправимые чудеса, пытаясь понять, как они совершились. И, не поняв, решил исправить дело помощью фантазии: нарисовал по фасаду дома на всех карнизах и на гребне крыши ворон, голубей, воробьев, а на земле перед окном — кривоногих людей, под зонтиками, не совсем прикрывшими их уродства. Затем исчертил все это наискось полосками и отнес работу
учителю.
Он был немножко выпивши, веселый;
смотрел на меня с ласковым сожалением доброго
учителя к бестолковому ученику…
Чтобы ввести читателя в уразумение этой драмы, мы оставим пока в стороне все тропы и дороги, по которым Ахилла, как американский следопыт, будет выслеживать своего врага,
учителя Варнавку, и погрузимся в глубины внутреннего мира самого драматического лица нашей повести — уйдем в мир неведомый и незримый для всех, кто
посмотрит на это лицо и близко и издали.
Гости просвирни только ахнули и не утерпели, чтобы не
посмотреть, чем окончится эта демонстрация. Выйдя вслед за Варнавой на тихую улицу, они увидали, что
учитель подвигался тихо, вразвал, и нес свою ношу осторожно, как будто это была не доска, укладенная иссохшими костями, а драгоценный и хрупкий сосуд взрезь с краями полный еще более многоценною жидкостью; но сзади их вдруг послышался тихий, прерываемый одышкой плач, и за спинами у них появилась облитая слезами просвирня.
Гимназический
учитель Передонов, стоя в кругу своих приятелей, угрюмо
посматривая на них маленькими, заплывшими глазами из-за очков в золотой оправе, говорил им...